"Новые сапоги для Салавата", и другие непридуманные истории

…Мельников согласился, пусть и с оговоркой, что я отработаю два рейса без перерыва на возвращение домой. Последнее, в общем-то, оказалось даже кстати, поскольку суточные платили не самые ужасные, а деньги были нужны как никогда.

- В чём дело? - поинтересовался вернувшийся с моциона Борис Иванович, уловив остаток разговора. В свои семьдесят шесть заместитель начальника отдела нагуливал аппетит перед обедом обязательной пятикилометровой прогулкой, и домой добирался исключительно пешком.

- Жениться вот человек надумал, - улыбнулся Мельников, - пусть до осени на море поживёт, а там и Данила оправится, будет кем заменить.

Непереболевший вовремя ветрянкой, Данила подцепил эту детскую хворь от сестрёнки и откисал в те дни на домашнем карантине.

- Дело нужное, - соглашается Борис Иванович, и вот спустя какую-то неделю мы с Эрмиком направляемся в Актау. Лица наши вытягиваются, когда вместо полноценного обеда национальный оператор подсовывает нам маленький картонный конвертик без всяких столовых приборов.

Скушавший едва тёплую самсушку Эрмик спит, я же по обыкновению рассматриваю аквамариновый плевок под брюхом самолёта, пытаясь понять, - не прибыло ли воды в Большом Арале? Навскидку, понятное дело, сложно что-то утверждать, но сверху кажется, что его прозрачная вода в разгар лета должна быть обжигающе солёной.


...Высотки делового «Актау-сити» парят над пустыней, подрагивая в голубом мареве пекла, едва сдерживаемого климатической установкой автомобиля. Легко представить, как туго бы пришлось, не встречай нас конторский пикап; пару раз приходилось брать попутку до Форта-Шевченко, и те машины были разваливающимися душегубками.

Но нужно ещё сделать порядочный крюк, в городе нас дожидаются детали для корабельного двигателя. Почти лишенные высоких и пышных деревьев, просторные улицы не скрывают ни голову от тени, ни загорелых женских тел от внимательного глаза. Мелькает набережная… магнетизм разноцветных купальников у синего моря.

На дрожжах ракушечника Актау разрастется стремительно, - и частный сектор, и многоэтажки с бизнес-центрами, и мазары. Из города субботней сиесты нас выдёргивает жёсткая и скучная дорога, ведущая в безнадёжную степь. Зелёных проблесков жизни здесь нет, а заунывные движения станков-качалок быстро перестают радовать глаз.

В ворота порта входим за полдень. Мне приходится сбегать за отметкой в пропуск к начальнику морского порта, обязанности которого много лет исполняет Петр Казачков, в прошлом – глава предприятия «Мангышлакрыбхолодфлот». Продукция комбината в советское время была широко распространена по стране, а в фантастическом фильме Гайдая сам Иоанн Грозный закусывает баутинской килькой. Предприятие давно закрылось, флот постепенно сгнил и затонул в порту, и от былого промысла Мангышлака фактически остались лишь мелкие рыболовецкие кооперативчики, которые ничего теперь не производят, да браконьерские байды.

Здесь сохранилась землянка Тараса Григорьевича, и часовня, построенная купцами из Астрахани. По некоторым демографическим причинам она, одна из двух армянских церквей в Казахстане, закрыта с середины 90-х.

Море в порту теплое. Пришли и ушли ни с чем баутинские любители, которые здесь по-прежнему ловят на деревянные мотовила с руки. Жара не сдается до самого захода солнца, к этому времени все хозяйственные дела переделаны, и мне удается вытащить из-под киля пяток бычка-кругляка. Весу в них никакого, бычки дружно отправляются обратно; а иногда на кусочки говядины попадается вобла, которую неплохо бы завялить, но погоды нет, а потерять рыбу вовсе не хочется. Слизкая морская вобла догоняет бычка.

В ожидании вечернего бриза мы убрались в каюту под кондёр, где в компании астраханских матросов принялись пить пиво с задубевшей воблой, вяленой в майский рейс. В нынешней каюте на четыре человека есть большой минус, - отсутствие иллюминатора, в который можно видеть, стемнело ли за бортом, и как удаляется земля.

Арал гипергалинный


Всё же как это славно, когда город стоит на море


Вон кто-то с девками кутит...


Мангышлакский Бель-Эйр


Лихо строят, - в октябре здесь было "шаром покати"


Долгосрочные резиденции


..."ближе, чем есть на самом деле"


Усреднённые красоты Казахстана


Ближе к Форту встречаются интересные формации


Вечером в порту

 

…События развивались по худшему сценарию, - едва коснувшись поверхности, вертолет стал заваливаться на бок и внутрь ворвалась вода. Двигатель утянул потолок куда-то вниз, и все мы оказались перевёрнутыми вверх тормашками. Воздушный пузырь в кувыркнувшейся машине сдулся окончательно и вода напором ударила в носоглотку, что вместе с дезориентацией способствовало возникновению паники. Пытаюсь дышать через систему, но трубка аппарата во рту только вызывает рвотные позывы. Понимая, что оставаться в вертолёте нельзя ни секундой больше, бью локтем в стекло запасного выхода. К счастью, оно легко подается и, судорожно повернув винт ремня безопасности, я проталкиваю себя в спасительный оконный проём.

Выплюнув трубку, не могу нарадоваться воздуху. Внизу синеет корпус вертолета, рядом кто-то барахтается. Слышатся хлопки надуваемых жилетов, я оглядываюсь и вижу поблизости автоматический спасательный плот. Самые резвые уже внутри и теперь помогают остальным забраться на борт, хуже всех при этом приходится тучным. «Зато они гораздо лучше переносят длительное пребывание в студёной воде», вспомнилось некоторое преимущество избыточного веса. Дрожа от холода, падаю на податливый пол плота и пытаюсь отдышаться под ярким светом. Но это не лучи Солнца, в сплетении металлических ферм наверху горят прожектора, а июньское небо перекрыто крышей тренировочного ангара.

Пока техник поднимает макет краном, инструктора подбадривают нас, - все успешно прошли финальный этап курса выживания на море. Черт побери, а ведь на картинке всё выглядит словно какой-то первоклассный аттракцион. Пожалуй, было бы неплохо напустить в бассейн тюленей и раздавать испытуемым наушники с музыкой для медитации.

После душа, в аудитории, нам вручают сертификаты со звучным названием HUET (Helicopter Underwater Escape Training), и удостоверение сроком на четыре года. Группа набралась разношерстная, - несколько снисходительные парни из «Халлибёртон» на корпоративных KIA, хохотушки-поварихи с искусственных «аджиповских» островов, серьёзные механики с буровых платформ и мы, «простые алматинские пацаны, двигающие вперёд большую казахстанскую науку».

После трёх дней подготовки мы немного выдохлись, от поездки на пляж с командой судна отказываемся и сразу ползём ужинать. С темнотой в залив врывается ветер и всю ночь в стену у изголовья бьёт волна, но это не мешает спать крепко ночью перед отходом.


Ночная сельдь на Тюленьем.

К полуночи вокруг судна разгорелся бирюзовый ореол. Прожектор пробивал толщу до самого дна, вполводы шустрели белые спинки селёдочек, налетающих на килькин хоровод. Но это была только молодь, мы с капитаном ждали настоящего сбора в разговорах под Южным Крестом. В темноте, позади гонимой ветром кормы, качались огни архипелага.

В семнадцатом веке некоторая часть войска Степана Разина переместилась из Гурьева на Кулалы, где вскорости произошло сражение с войсками астраханской пехоты, в ходе которого разинцы были уничтожены. Несмотря на десятикратное превосходство в силах, пехота понесла серьёзные потери и «городок был взят с великим боем». Позже здесь интенсивно промышлялся тюлень, а с получением Казахстаном независимости на самом крупном острове архипелага Тюлений был организован пограничный пост.

В этих водах добывается много сазана, судака и кефали. Сегодня нас интересовала неосваиваемая промыслом сельдь, обитающая в этой части моря в больших количествах.

Как правило, сельдь начинает собираться в самое противное время, к двум-трём утра, когда ловца уже одолевает сонливость. Мало того, случается, по каким-то причинам сбора рыбы не происходит совсем, что превращает процесс в сомнительную авантюру с перспективой хронического недосыпа, и здесь весьма немаловажно наличие такого же упёртого напарника. Помня об этом, мы высыпаемся заранее.

Но вот и первая поклёвка, в прозрачной глубине сверкает рыбий бок. Пока стая крутилась под светом, мы успеваем выудить несколько рыбин, принадлежащих к одному виду, - это большеглазый пузанок, весьма боевой, как и остальные каспийские сельди. Лучше всего брать их за рот, или со стороны спины, иначе ладонь легко порезать острым килем.

По воде заскользила жёлтая змея, - и чего ей тут, в ночном море, понадобилось? Она сделала попытку забраться на борт, но для неё оказалось сильно высоко и круто. Змея попробовала ещё раз и уплыла к носу, будто почувствовав, что там есть спасительная якорная цепь. А может, свиданье с кораблём для неё не впервой.

Сельди подходят и снова исчезают под кормой, стало будто бы светлее; и верно, поджимает пятый час утра. Через два часа вновь будет запущена машина, и мы пойдем на север, к Уральской бороздине и дальше, пока не потеряем счёт морским дням.

 

Название казырное, я думал сапоги барыжут, а тут отчетец интересный!

 

Монзыч Я на Элен тоже ходил кстати по Каспию

 

это к твоей фотке та что в порту ))

 

уах, пандамен - кэп!

 

Ну, "Элен" использовал только в качестве драпировки для фото с бычком

На этом корабле неделю назад в море вышел мой однокурсник и друг, который работает как раз-таки в КАПЭ. У нас только "парковка" общая.

 

потанули бы они без меня

 

Запертая каюта.

Переживания подобного рода мы старательно укрываем на дне колодца памяти; но в ненастную для сознания пору, тревожными осенними ночами, они проявляются из темноты, подобно фотографическим изображениям, чтобы снова пробудить в душе смятение и трепет.

Летом 2014 года я ходил на небольшом исследовательском судне, работавшем в Хазарском море. Прежде оно было рыболовом, на месте кают находились трюмы с холодильными установками, а в кормовой части сохранились давно неиспользуемые лебёдки и другие следы былого назначения.

Вечер застал нас на дальней станции, отброшенной от суши на сорок миль. Те дни в море свирепствовал штормовой ветер, задувавший с берега, и напрасно мы высматривали хоть какой-нибудь прорехи в чёрном небе. А между тем из рубки приходили неизменно тревожные прогнозы.

Судно стало на якорь среди беснующихся зелёных волн, своим цветом напоминавших тухлую воду в заброшенном аквариуме. Иногда волны переваливали через борт и забрызгивали прохожего, вовремя не успевшего увернуться, и на одежде оставались подтёки странного желе. Ветром вдруг принесло удода, он что-то прокричал с перил и улетел. Это было странное поведение для птиц в непогоду, обычно они подолгу отдыхают, пережидая смутное время до зари.

В сей хмурый час я спустился в каюту на отдых, прерванный будильником только за полночь.

Каждую ночь я включал прожектор и отмечал в блокноте то живое, что тянется к свету из воды, будь оно беспозвоночным червяком или значительным морским гадом. Иногда, когда мельтешение беззвучного карнавала утомляло, я забредал в рубку дабы поглядеть на приборы и узнать у радиостанции, о чём говорили в море.

Эхолот в ту ночь сигнализировал о большом количестве рыбы. Поскольку мы стояли на Бороздине, здесь было незаметное, в несколько метров, понижение дна; однако для обитателей нагретого мелководья разница была очень ощутима, и в разгар лета в подобные приямки набивались разномастные страдальцы, изголодавшиеся по кислороду и прохладе.

По завершению научного ритуала ложиться спать не захотелось, я спустил со спардека удочку и потянулся было за насадкой. Однако на месте её не оказалось, - уже который раз неизвестный выбрасывал едва начатую банку кукурузы за борт. Быть может, кто-то имел на меня зуб, или же не в меру любил порядок.

Мне не повезло, на камбузе консервы закончились, и приходилось спускаться в «провизионку». В этой части корабля я совершенно не ориентировался. Здесь, в одной из трёх незнакомых кают, помещался склад полуфабрикатов, среди которых я надеялся найти приманку для рыбы.

Проблема заключалась в том, что ключи обычно хранились у поварихи; но рискнуть всё же стоило, и, спустившись по крутой и чрезвычайно узкой лестнице, я попал в маленький вестибюль, с трёх сторон которого располагались двери. На центральной из них, пожелтевшей и растрескавшейся, значилась надпись: «Носовая каюта для двоих пассажиров».

Было доподлинно известно, что все три помещения в этот рейс пустовали. Я нажал ручку, и дверь каюты для двоих пассажиров приоткрылась, явив взору ряды ящиков, коробок и мешков, чуть освещенных запылённой лампочкой на длинном проводе. Взгляд мой наткнулся на лопнувшую коробку, из чрева которой проглядывали банки с консервированным горохом. Свет качался в такт судну, пока я закидывал их обратно на ничейную кровать. Пахло плесенью, прорастающим луком и чем-то гнилостным.

Уже закрывая дверь, я вдруг почувствовал чьё-то присутствие позади, и обернулся.

Из тени металлического шкафа в углу каюты выглядывала банка салатной кукурузы. Не вся, лишь треть её, но так, что мне была ясно видна россыпь ядовито-желтых зёрнышек на этикетке.

Что-то здесь было не в порядке, и желания возвращаться внутрь у меня не возникло. Банка немного полежала на боку, и, убедившись, что на неё обратили внимание, удовлетворённо откатилась в темноту.

Вернее, не так, - в Темноту, поскольку пространство под шкафом было заполнено чем-то другим, отличающимся от «кромешного мрака», «беспроглядной тьмы» или что там ещё бывает в этом измерении. То был экстракт идеального Чёрного, по сравнению с которым прямоугольник на «картине» Малевича выглядел бы вратами в страну восхитительного света, и разум мой омылся волнами безотчетного страха.

С минуту я не мог пошевельнуться, соображая, как быть дальше. С одной стороны, необходимо было показать банке, что её здесь никто не боится. С другой, всё виденное походило на обманный маневр, целью которого было заманить меня в угол, в сторону от входной двери, и я поспешил наверх, не замечая крутых ступенек.

Не знаю, силы ли природы, иль происки дьявола способны сотворить то, что открылось потрясенному мне на баке.

Всё надстройки судна шевелились под натиском бесчисленных жуков, а воздух был наполнен крылатыми созданьями, - комарами, подёнками, бабочками и стрекозами разных размеров, которые, казалось, сражались друг с другом. Временами из почти непроницаемого кошмарного облака сыпались трупы насекомых. Двигаясь к двери жилого отсека, я ступал по ним с хрустом, чувствуя, как поддается под ногами отвратительная подстилка, как трещат жучиные панцири и выплёскивается из сплющиваемых тел гемолимфа. В лицо било живым градом, пока я пробивался к едва различимой надписи «вход», прикрыв глаза ладонью и нащупывая свободной рукой перила вдоль борта. В воде под прожектором мне вдруг открылись огромные рыбины, зашедшиеся в каком-то страшном танце, будто зачарованные неведомыми силами. Здесь были и осетры, и сомы, и все другое, что только обитает в море.

Ветер бросал в корабль всё новые пригрошни насекомых, а через борт переливались волны эфемерных тварей, и сотни их растеклись по палубе, поблескивая и пульсируя.

В отсутствии людей некому было заверить меня в реальности царившего на судне хаоса. Нервы мои не могли более выносить происходящего, я наконец сорвал рубильник освещения и бросился в свою каюту, чтобы повалиться на кровать, не раздеваясь.

Но перед погружением в забытье я слышал шуршание сквозь тонкий потолок, похожее на тот робкий звук, с которым ноябрьский ветер кружит листву у стен замшелого склепа.



Удод, предвестник Ужаса

В сердце бури

Оставленная рубка

Последствия ночного шторма: достаточно лишь провести по палубе рукой

Мёртвый пришелец

 

Напоминает пришельца из фильма "Бездна" с Эдом Харрисом.

Написанное как всегда впечатляет.
Кукуруза-монстр манящая в чёрный провал и казнь Египетская из насекомых это сильно.

 

Монзо, нитоми уже

 

Щикарно!

 

отличные тексты! спасибо!

 

Супер!!!!! Вам бы еще фантастику с ужастиками писать!!!!!!!

 

Новые сапоги для Салавата.

К середине июля вода на мелководье исследуемого участка прогрелась до рекордной отметки в двадцать восемь градусов. Жизнь ушла на глубины, трал всё чаще приходил пустым либо забитым растительностью.

Последние две станции располагались мористее, на глубинах свыше пяти метров. Здесь наконец ожил эхолот, и капитан стал вести судно без опасений сесть на мель.

И тут же налетел на браконьерскую сеть, обрывок которой зацепился за раму трала. Помимо разлагающейся чехни и прочей бели, в сеть угораздило небольшого осётра и севрюжку.

Плавание наше подходило к концу, а неосвоенный лимит по белой рыбе и сельдям составлял порядка ста пятидесяти килограммов.

У меня были кое-какие соображения на этот счёт, и тем же вечером я подошел к Салавату.

Суть дела заключалась в следующем; поскольку данные по ихтиологии были жизненно важны, а рыба для биопсии всё ещё плавала в море, я предлагал слегка переиначить имевшуюся методику сбора гидробионтов, - с учётом сегодняшнего торжества.

По окончанию основных исследований предлагалось провести дополнительный, контрольный лов, при помощи крючковых снастей.

Конечно, это несколько отличалось от общеупотребительных практик научных изысканий, но зато позволяло значительно расширить видовой набор, добрать статистические данные и поразнообразить досуг для имевшихся на борту любителей рыбной ловли.

И потом, если Салават не согласился бы, то в запасе оставался существенный козырь, а именно: новые сапоги, которые тот заказывал весной, и которые по-прежнему складировались у меня в каюте, - из натуральной кожи итальянской обработки, пропитанные гидрофобным раствором и со стильными оранжевыми вставками, отлично бьющимися с цветом униформы. В общем, не на сапожки, а на мечту поэта делалась решающая ставка.

Но День Рыбака ли сыграл мне на руку, а может, действенность моих уверений, но прибегать к этому последнему аргументу не пришлось. Я отдал коробку тут же, так как изначально планировал приурочить презент к нашему общему празднику.

Невероятно, - в море запахло саксаулом, отчего алмаатинцам захотелось обратно на Юг. Но эту охоту мы сбивали рыбной ловлей, а рыба, надо сказать, ловилась хорошо, и притом самая разная, - бледные судачки, прожорливая вобла и круглоголовые сельди. Приловом взялась какая-то неизвестная, подобной нам еще не попадалось, да и россияне-моряки "в лицо" её не вспомнили.

Стояла крупная луна, в последние дни её неполный круг сильно пожелтел и раздался в стороны. Я попросил Салавата сплясать чечётку в новых сапогах под этою луною, однако, наевшись шашлыком, тот и слышать не хотел о какой-либо активной самодеятельности, и по обыкновению сел гонять в нарды с вахтенным матросом.

Не то, чтобы «капитан велел раздать команде по двойной порции рома», но свой маленький запас был, кажется, во всякой каюте.

«Когда бродишь, — растёшь стремительно, и всё, что видел, откладывается даже на внешности. Людей, которые много ездили, я узнаю из тысячи. Скитания очищают, переплетают встречи, века, книги и любовь. Они роднят нас с небом. Если мы получили еще недоказанное счастье родиться, то надо хотя бы увидеть землю».

Паустовский прав, спустя месяц после отхода мне и правда сильно хотелось посмотреть на землю.

Луна стала огромной, в четверть небосклона, - заглядывает ли она сейчас в родное окно, или небо над Алма-Атой затянуто тучами, и шуршит в тополёвой листве тёплый ливень?

Мне думается, все бродяги, будь они таковыми по принуждению или по устройству своему, всё равно немного жестоки с самыми близкими людьми, ибо не спешат разделить с ними радость познания мира вдвоём.

 

Ален, что за рыбец на предпоследней фотке? не барабуля ли?