"Новые сапоги для Салавата", и другие непридуманные истории

Верно, на Каспии пузанки разных видов составляют ядро сетных и крючковых уловов среди сельдеобразных.

В данном случае это круглоголовый (при закрытой пасти становится понятным видовой эпитет); хотя на самом деле, основополагающим признаком считается количество/форма жаберных тычинок, а не "имхо первого взгляда".

В наших уловах традиционно присутствуют три вида пузанков (сабжевый, большеглазый и каспийский), а также наиболее крупная долгинская сельдь (рекорд моего напарника - 930 гр). Вообще, раньше максимальной считалась черноспинка ака залом (до 2кг), но подобные рыбы сейчас редки и не столь нажористы, так что насчет конкретно залома ничего сказать не имею

 

8 августа. Казахский залив.

На четвёртый день из рубки сообщили, что в двустах милях на север разбился гражданский самолет. Учитывая тихоходность судна и удалённость от места падения, приняли решение продолжить работы, тем более что в Северном Каспии на то время должна была находиться «Элен».

Позже выяснилось, что они действительно отправились в зону бедствия и подошли к точке три часа спустя, но ни пострадавших, ни обломков на месте не обнаружили.

Каким-то образом сообщение от экстренных служб, отправленное через час после первого, до них не дошло.

Оно было коротким: «Экипаж воздушного судна спасен, оказывается помощь. Всем отбой».


10 августа. Мыс Ракушечный.

Наконец-то мы дорвались до Ракушечного! Прилегающие к мысу мелководья давным-давно прослыли отличным местом для бычков.

Вскорости после начала уженья мы увидели, что бычок-кругляк в этом году катается здесь как сыр в масле, в отличие от прошлого августа, когда попадались ещё песочник, ширман и головач. Монополизировав пищевые ресурсы, кругляк стал ещё более настойчивым, крупным и жадным, - в шуточном сражении «команда судна - научная группа» сложно было подвести итоги, так как наше с Данилой полное ведёрко оказалось нелегко противопоставить пусть полупустому, но зато более глубокому ведру у старпома и матроса.

Мы опустили под воду камеру и заметили, что бычок ковыряет носом дно в поисках тёмных ракушек, сходных своим видом с мидиями. Наколупав искомое, рыба засасывает моллюска, игнорируя какие-либо жевательные процедуры, а переваренная добыча выходит наружу целиком, без видимых снаружи изменений. Впервые увидев описываемое, мы тоже выпучили глаза, и осознали, насколько крут бычок, и что жизнь у него не столь уж и безоблачна.

Но что происходит, если заглатываемая ракушка вдруг оказывается крупнее желательного? Скорее всего, ничего особенно приятного для рыбы, поскольку при потрошении и таких больших ракушек в желудках мы не обнаруживали.

Понятно, что при таком раскладе наши насадки были восторженно встречены там, внизу, где появилась наконец возможность поужинать, не напрягаясь лишний раз.


14 августа. Затонувшая буровая платформа, Средний Каспий.

Понемногу ветер крепчал. Занятые работой мы не заметили, когда это волны вдруг стали такими высокими. Пока поднимался робот, меня, сидящего на носу, дважды окатило как из ведра.

Ожила рация, она также советовала сматываться побыстрей, так как к нам двигался шторм. Но до дна было далеко, почти сто метров, а покалеченный робот продвигался к поверхности чертовски долго. Мы едва не потеряли его сегодня, лодку сорвало с якоря и робот стал падать вглубь жилого отсека платформы, где обязательно бы сгинул среди нагромождений мусора и металлических конструкций. Его удалось увести из опасной зоны, но робот сильно ударился при маневре, и на винте сломалась одна лопасть.

На полпути к судну лодку накрыло третьей, самой высокой волной. Очутившись на палубе мы бросились переодеваться в сухое, а корабль заспешил по неспокойному морю к порту. До него были ровные сутки ходу.

Пока мы шли до Курыка на эхолоте отображалось огромное количество сельдевых, - при скорости около десяти узлов, мы наблюдали тянущееся облако рыбы целых полтора часа. То есть длина стаи составляла от 20 до 27 километров, при том, что рыба в толще распределялась практически равномерно, от самой поверхности до дна. Потрясающе...

 

бычки ошалелые, а селедки упитанные )))

 

Вот здесь прочитал по приходу.

 

2016. Почему Казахстан не является морской державой.

Северный Каспий, начало апреля - середина мая. В мелководном море ходит много всякой рыбы, но на удочку идут только вобла и сельдь. Вобла в открытом море мелкая, крупняк нагуливается в устье и самой реке. Сельдь собирается со всех сторон, - из Среднего и Южного, - с глубоководных окраин Казахстана, из Ирана, Туркмении и Азербайджана приходят толстые пузанки, жирная долгинская, полуметровый залом, он же "бешенка". Крупного большеглазого пузанка здорово пускать на балычок, - этот и сушится легко, и всё ж довольно жирен по весне.

Сильно раздражает, что в пору, когда сельди скопом прут на север, здесь постоянно дуют ветра, отчего донные отложения, тревожимые волной, начинают колобродить по вертикали. Тогда ловля этих самых сельдей превращается в мёртвый номер. Не только после штормов, но даже после просто крепкого ветра нужно двое-трое суток, чтобы вода хоть сколько-нибудь посветлела. Тогда рыбалка может быть удачливой. Первой такой возможности мне пришлось ждать две недели. Да, всё это время ловилась вобла, но что может быть скучнее этой рыбы? На камбуз нужен гад морской!

И он приходил, - иногда, в безлунной темноте, чтоб мы сражались с ним глубокими ночами, пока спит Кашаган. Самые крупные сельди, конечно же, попадаются в сети. Но браконьерами они практически не улавливаются, поскольку ячея у них рассчитана на осетровых. Реже в прилове у них оказываются сом и сазан.

Из долгинки я навострился делать собственно селёдку, - совершенно сказочно выходит. Мясо крепкое, годами пролежней в рассоле не измученное. После неё "магазинку", конечно, в рот не запихнуть. В Новой Гавани мне доводилось пробовать свежую, утреннего привоза селедку в различных вариациях, самая неожиданная из коих была обильно заправлена клубничным соусом. Всё это хорошо, но совсем другое – самому, собственноручно, едва снятую с крючка рыбу тут же погружать в рассол, в котором, помимо небольшого количества соли и сахара, присутствуют разве что две горсти горошкового перца, да пяток лаврового листа. И, если ночью был клёв, то к обеду следующего дня селедка уже подавалась к столу. И никого из пробовавших её не разуверить, что эта сельдь – лучшая из сущих.

По непонятным причинам, местная селедка казахстанцам неведома, хоть и велико её промысловое стадо, и размерами океанической она не уступает. По моему личному мнению, страна, которая не может и не хочет налаживать промысел принадлежащей ей морской рыбы, не имеет права именоваться морской державой, какую бы часть от территории страны моря ни занимали. Для справки – длина казахстанского побережья Каспия – 2320 километров, что сопоставимо с суммарными длинами береговых линий России, Азербайджана и Ирана, прикаспийских государств.

Обыкновенной кильки попадалось много, в среднем по две-три сотни за коротенькое траление. Превосходная рыба, есть можно практически сырой. На пятилитровую бадейку кильки кладут две ложки соли «с горкой». По прошествии пары часов споласкивают водой, плескают уксуса на кончике ножа, и добавляют подсолнечного масла. Ну, может ещё лук. Есть один нюанс, - первичная обработка рыбы предполагает срезание головы, хвостика и брюшка таким образом, чтобы в итоге мы получили спинку с мякотью. В «Магнуме» появились перележалые сардины «прямо с Адриатики»? Какая мерзость!

В общем, на фоне такого неосвоенного изобилия сельдевых рыб, почти легальное выбивание остатков осетровых выглядит полнейшим бредом. Сам «краснушку» (которая в том же Актау стоит в общем-то недорого, полторы-две за кило осетра) стараюсь не брать, а наловить домой сельдей или бычков.

Ловля последних рыбака веселит. Ещё бы, - такие маленькие, мокрые бычки, шевелящиеся в твоем кулаке перед приходом истинного лета. Раньше мы ходили ловить их на городскую набережную. Вода там пресиняя, а на небе обычно ни облачка; на горизонте виднеются суда, заякорившиеся напротив порта. Глядя на их сизые силуэты, чуть колеблющиеся в теплых воздушных потоках, на уже успевших загореть девчонок, чьи невероятные купальники превращают спор двух ракеток в действительно первоклассное зрелище, хочется прожить как минимум несколько жизней; и хотя бы одну из них - у моря.

Вот почему сейчас мы ходим туда не ловить бычка, а пить пиво на террасе с видом на блестящую глубокую воду и этих самых девчонок, гуляющих по набережным без парней. После долгого рейса пиво сразу делает тебя сонным, и, даже чувствуя себя праздным итальянским повесой, ты не находишь сил закричать вслед особенно хорошенькой девчушке «bellissimo, signorina, bellissimo!».

Прогорает за минуты майский день, будет скоротечным лето, и сезон купаний и купальников недолог. И времени на грусть об этом отведено немного, - чудо, если полный век.



2015. Наш капитан.

В ночи «Алтай» кренится под натиском многодневного шторма. Будто ледяные руки обхватили судно, и выкручивают его, делая «крапиву». Брызги волн, разрываемых носом корабля, взлетают выше окон рубки, откуда Гаджи смотрит на пенящиеся валы, возникающие из темноты моря. Гаджи знает, что, как бы ни бушевали в небе призраки зимы, волна утихнет, едва он пройдёт границу между «неистовыми пятидесятыми» (так он зовёт глубины, с которых начинается настоящая болтанка) и прибрежной отмелью; но до этой изобаты ещё семь длинных морских миль, в течение которых большая часть экипажа и пассажиров будут продолжать корчиться у гальюнов в своих каютах, пытаясь освободиться от остатков желудочного сока.

Гаджи глядит на небо, в котором чистым светом горят созвездья декабря. Он думает о современных мореплавателях, зачастую не способных ориентироваться по звездам и садящимся в лужу, как только откажет спутниковый приемник. Дурной тон ничего не знать о породившей тебя Вселенной, по законам которой предстоит какое-то время жить, и закономерно и с честью умереть. Секстант Гаджи, равно как и NauticalAlmanac, лежит в ящике под койкой в его каюте. Он понимает, что это старое искусство в гражданском судоходстве скоро позабудется, как языки выродившихся племён. Но если к тому времени начнётся очередная всемирная война, то спутники, может статься, будут отключены или сбиты в первую очередь; и тогда сотни мореходов по всему миру начнут садиться в лужу.

Гаджи уверен, - имена всех созвездий и отдельных звезд, а также связанных с ними легенд, останутся с ним и после того, как он перешагнет последнюю границу между зрелостью и настоящей старостью. К ним ещё добавятся новые знания, к которым неизменно тянулся его разум. Потому он когда-то давно, будучи мальчишкой, покинул родной аул в горах Дагестана, направляясь в мореходное училище, которое сделает его образованным человеком, достойным примером джентльмена и истинного горца в одном лице. Последние сейчас массово вырождались в тени, жмущиеся в кучки на площадях Махачкалы, чтобы выяснить, чей автомобиль выглядит наиболее гадко. Заставить машину скрести брюхом по асфальту, это ещё один способ «национальной самоидентификации», про которую только что на заборах не пишут; коль на то пошло, популярные словосочетания мало помогают стать настоящим джигитом.

Очередная трёхметровая волна бьет корабль в бак, сбоку, рассыпаясь крупнокапельным соленым дождем, и Гаджи не ленится подкорректировать курс на полградуса. Пусть такие волны не несут угрозы устойчивому «Алтаю», он не забывает об ответственности за команду, за каждого человека на борту, и старается сделать их положение более терпимым. Он видит пляшущую линию огней у Курыка, поверх бушующей воды, и вспоминает, как в такой же затяжной шторм шел на траулере через пролив Эресунн, между Эльсинором и Хельсинборгом. Он не мог оставить рубку, чтобы посмотреть (а если повезет, то и заснять на ручную камеру) на «замок Гамлета», высившийся в нескольких милях по траверзу левого борта. Но когда шторм отпустил, они снова пошли этим курсом, возвращаясь домой: и в памяти его ноутбука хранился файл, короткий ролик, на котором бесцветные шпили Кронборга проступали из мрачного балтийского неба образца 1971 года. Черно-белая беззвучная картинка, снятая на шестнадцатимиллиметровую пленку, всякий раз без устали реставрировалась его памятью, - добавлялись темная синева воды, патина шпилей, привычный запах моря и старых водорослей….

Гаджи почти слышит, как кричат балтийские чайки, когда вдруг проснувшееся радио окликает другое, только что подошедшее на рейд судно, требуя назвать фамилию капитана. Казахстанские пограничники в написании её не уверены, и просят продиктовать фамилию посредством фонетического алфавита. В голосе отвечавшего можно уловить тоску по дому, и усталость, когда он диктует стандартные слова кода: «Чарли, Эхо, Ромео, Ноябрь…».

Волны понемногу угасают: началась прибрежная мель. Он направляет судно между двух ждущих погоды сухогрузов, со знакомыми капитанами которых можно будет переброситься парой словечек... но не сегодня.

…Давно отгремела якорная цепь, а Гаджи всё ещё стоит на мостике, улавливая неявные перемены в настроеньях непогоды; слушает переговоры между сушей и водой, вспоминает похожие ночи. Разные годы, разные места. Сколько лет прошло, а он по-прежнему у штурвала.

До конца его морской вахты далеко.

 

Ален привет!
после твоего описания селедки, желудок приказал идти на обед.
дочитывал уже после обеда со смаком

 

таж фигня. теперь смотрю в сторону магазина и хотя бы "магазинки".

 

Отличные зарисовки, прочитал с удовольствием. Слюна пошла от селедки..))

Ого! Здорово, что еще столько рыбы.

 

Шедеврально, БРАВО!!!!

 

Супер. Надо издать книгу.

 

Каспийская селедка она офигенная, магазинная с ней не сравнится, перележалая походу. Привозил друг с Каспия работал на нефтяном месторождении киповцем, не помню как месторождение называется но вблизи моря км 5.

 

Сгоняли по-быстренькому на Каспийское, подышали чистым воздухом, в Алма-Ате кончившимся лет тридцать назад. Хотели было отъесть ряхи на казённых, да с коком не повезло, - кашевар она бесталанный, жрачка съедобная условно.

Вода холодная, по Северному Каспию болтаются высокие, - должно быть, с пятиэтажку, айсберги. Пару раз тральнули, жирной тюльки ещё нет. Через две недели пойдём снова, — глядишь, хоть в этот раз выгорит. Очень рассчитываю банку малосольной рыбки в город утащить…

Возможно, в следующий рейс пойдем на новом пароходе, который проходит сейчас таможенную очистку. Всё то же самое, — рубка с обзорностью в 360 градусов, два движка "волво-пента"; разве что длина от носа до кормы ещё меньше.

 

Людскими стараниями Мангышлак, некогда бесплодный, расцвёл и похорошел; над серой степью распустился абрикосовый апрель.

Мы вернулись сюда раньше, нежели рассчитывали.

В Баутино оказались под вечер, за полчаса до сумерек. К неудовольствию нашему, корабль пришвартовался неудачно, оказавшись дальним от причала, поэтому грузить оборудование пришлось через бесконечность трапов и мостков. Мы перепрыгивали с судна на судно, стараясь не смотреть на явно холодную и подозрительно маслянистую воду, разделявшую соприкасающиеся борта.

Вот все логистические препоны позади, но новая проблема – удочки мои снова уплыли в Астрахань. Беру у старпома какую-то снасть, насаживаю полоску свиной шкурки и пытаюсь успеть половить бычка в последние, предзакатные мгновенья дня. Для начала я узнаю в порту, какое судно простаивало дольше остальных, затем поднимаюсь на "Жанну". Бычки предпочитают, когда вокруг темно и спокойно. Иногда они присасываются к судам снизу, в надежде изловить пелагическую мелочёвку. И тут же – грубая поклёвка, явно принадлежащая проголодавшемуся после зимы бычку, хотя в среду прошлую все самые злачные углы молчали как один. Проснулись!

В первой добыче морской весны никак не меньше двухсот грамм, и, пока я пытаюсь вытащить крючок, она умудряется пребольно защемить мне палец. Всякий, кто знаком с этой братией сколько-нибудь близко, знает, насколько ощутимы покусывания даже маленьких рыб. Если же вы имеете дело с Быканом, ротовой аппарат которого призван разгрызать панцири моллюсков и отколупывать морских уточек с металлических свай в порту Баутино, необходимо быть готовым к самым ярким ощущениям. Перчатки выручают, конечно, но и съедают львиную долю радости от общения с природой.

Из пасти следующего вывалилась ещё трепещущая килька; выходит, подошла с Юга уже массово. Это радует.

Но пришла ночь, и бычки успокоились. Возвращаясь на своё судно, я обратил внимание на некое подобие бассейна в палубе соседней посудины. Технологическая брешь свободно сообщалась с морем, более того,- в черную воду уходила верёвка, явно нагруженная рыбацкой приспособой. Это конусная сеть, которой так удобно ловить всяческую шуструю рыбёшку; я тащу сеть вверх, и вижу, что поверх нагруженного сетного полотна сверкает перламутром с пару сотен отменной каспийской кильки.

Я делаю снимок улова и опускаю «конус» обратно, после чего ухожу спать: во-первых, орудие лова чужое, а во-вторых, наше судно выходит из порта сегодня к десяти утра, а мне хочется ещё немного половить бычка после завтрака.

 

Два недели шарились по северным окраинам моря. Массово пошла килька. Впервые поймали в трал малую южную колюшку, - аж целых три экземпляра.

Ввиду редкости животины не смог устоять перед соблазном забрать её с собой в Алма-Ату. В общем, акцент был сделан на рыболовство декоративное; на удочку же рыба ловилсь неохотно. К концу апреля вода едва прогрелась до 10 градусов, - прохладно, скажем прямо.

Через неделю-две должен начаться селёдочный бум, - кажется, мы будем там к тому моменту.

 

Давно думал о том, чтобы попробовать описать впечатления из этой и других тем на околохудожественный манер, в виде небольшого рассказа; но то работы до чёрта, то лень, так её.

Буду благодарен за комментарии по встречающимся в тексте неточностям, ошибкам, нюансам стилистики и пр. Бегло прочитал текст, - режет глаз чрезмерное количество местоимений, глаголов и так далее. Ну да ладно, "первый блин" и всё такое.

Это, конечно, не отчет по рыбалке, но худо-бедно с тематикой ресурса вроде как пересекается.




В дни путины.

Легкая волна плескалась под бортом, на металлических боках лодки плясали солнечные блики. Утро только занималось, но жара уже стояла настоящая, совсем летняя. Над водой стрекотали прогреваемые моторы, рыбацкие лодки одна за другой выходили в море.

Дядина «казанка» изменилась мало, - разве что нос её немного отупел, и появились новые царапины, а место слабого советского мотора заняла сорокасильная «ямаха».

Неизвестно, сколько лет ещё я мог бы обходиться без отпуска, если бы не нелепая ссора с Настей. Лишь тогда, взяв неделю отгулов, я решил отдохнуть в месте, когда-то бывшем для меня почти что домом.

Мне было за тридцать, а в посёлке, памятном днями школьных каникул, всё оставалось прежним, лишь заброшенных домов стало больше.

Первое время я только и делал, что отсыпался, и отдавал должное деликатесам, доступным лишь в гурьевской глубинке; но к середине недели стал сильно скучать, и даже едва не набрал её номер вчерашней ночью.

Поэтому, когда дядя попросил подменить его на лодке, я лишь обрадовался возможности встряхнуться.

Его пожилого напарника, Ергали, я вспомнить не сумел, хоть тот и был из местных, и, как, кажется, все вокруг, «знал меня ещё вот таким». Впрочем, спокойный нрав рыбака и дружелюбное, открытое лицо сразу расположили меня к нему.

Я помог загрузить в лодку канистру с топливом и пару мешков. Он с улыбкой взглянул на мои тонкие кеды: «это не пойдёт, - здесь в мешке вторые сапоги, возьми себе».

Мы вышли одними из последних. Ревел мотор, от носа лодки летели брызги. Небо наконец умылось после двух пасмурных и ветреных дней, и теперь взгляд тонул в прозрачной синеве. По мере нашего продвижения к морю чахлая растительность по берегам становилась все более скудной; немногочисленные низкорослые деревья и кустарники сменились сплошной стеной тростника, сквозь который умели пробивать ходы лишь кабаны. Вскоре берега стали раздаваться вширь, и мы вышли из устья.

Зелёная вода здесь была почти такая же мутная, как в реке, поскольку постоянно тревожилась морскими ветрами. Прикрыв глаза, я устроился на носу лодки. Иногда лица касалась прохлада брызг.

К первой сетке подошли спустя полчаса. Ергали велел достать из-под сиденья «кошку», я сделал это, и заслужил похвалу старика, со второго броска зацепив верхнюю подбору сети. Появившиеся из глубины поплавки, поблёскивающие на волнах бутылки из-под чая «липтон», были покрыты белыми наростами ракушек.

Выключив мотор, Ергали поднял его над водой, чтобы винт не зацепился за сети, и мы принялись выпутывать рыбу. Поначалу у меня получалось чересчур медленно.

На дне лодки забили хвостами, заворочались первые рыбины. Костные шипы и пластины на их теле звонко стучали по металлу. Некоторые были уже снулыми, поэтому на переходе Ергали доверил мне руль, и стал втирать в жабры рыб, уже начавшие розоветь, горсти крупной соли.

Навигатор показывал, что до очередной цели шесть километров. Вода была спокойной, лишь изредка лодка приподнималась на гребнях низких волн.

На следующем месте стояли сразу три сети, на небольшом расстоянии друг от друга. Каждая из сетей имела не менее двух километров длины. Пришлось повозиться как следует, так как рыбы было много, - в основном крупный сазан и осетровые.

С непривычки ломило спину. Управившись, я долго отдыхал, осушил добрую треть бадейки с водой, искупался в прохладном море.

Нырнув, я достал до близкого дна руками. Оно было мягким, из-за толстого слоя ила и перемолотой морем ракушки.

Затем мы перекусили нарезкой из казы и баурсаками, приготовленными женой Ергали. Я окунулся ещё раз, оделся и мы пошли дальше.

Временами над волнами появлялись круглые головы тюленей. Большинство зверей ныряло при сближении, но некоторые, самые любопытные и молодые, лишь вытягивали шеи, провожая лодку огромными, напрочь лишёнными белков глазами. Светлые усы животных торчали длинными пучками, похожими на иголки декоративных кактусов. Уже в который раз за это утро я подумал о Насте.

Два часа спустя дно лодки полностью скрылось под рыбой. Такого её количества я не видел никогда, - здесь было с полсотни огромных сазанов, почти столько же осетра, штук десять метровых севрюг, две белужки по десять-двенадцать килограмм... Стерляди, провалившейся под подвижную массу более крупных рыбин, видно не было, но я помнил, что выпутал не меньше дюжины тёмно-шоколадных рыб. Лодка сильно просела.

Сидя на носу и переводя дух, я был уверен, что на сегодня это всё, и удивился, когда Ергали настроил навигатор на следующую цель.

– Да ну, дядь, неужто мало?

- Рыба сейчас быстро пропадет, - объяснил он, - а после обеда опять обещали непогоду. Не возьмём сегодня - самое малое ещё день сетке стоять. Вот как бросить?

Я слабо разбирался в стоимости разных пород рыбы, но наверняка здесь было не на один миллион, если даже сдавать по самой низкой цене. Ведь некоторая часть севрюги была «замазученной», с оттянутыми вниз толстыми брюшками, полными икры. Икра выплёскивалась наружу малыми порциями. Ергали торопливо выуживал таких рыб за хвосты и складывал их поверх остальных, но те всё равно постоянно «тонули».

– Ну что, дядь, хорошо взяли-то? - крикнул я напарнику, пытаясь перекричать мотор.

- Да кого там, - отмахивался тот, поворачиваясь ко мне в профиль, - вот в «нулевых», помнится, - так то рыбалка была. А это… ну, средненько.

Помолчав немного, он всё-таки признался, что да, - такого улова не было уже давно.

К следующей сетке шли медленнее, поскольку поднялась хорошая волна, а небо, прежде безмятежное, с юга начало окрашиваться в грозовую темноту.

…Мы не добрались и до середины сети, а трепыхающаяся, чавкающая масса рыбы поднялась нам выше колен. Борт лодки возвышался над водой от силы на тридцать сантиметров.

Тогда мы принялись вылавливать из лодки сазанов и мелких осетров и выпускать их обратно в море, но это помогало ненадолго, так как освободившееся место тут же занимали новые рыбины.

В этой сети запутались сплошь крупные севрюги, «майские», как называл их Ергали. Некоторые имели свыше полутора метров длины. Мы оба были в поту, одежда отяжелела от слизи и крови, и растекающейся по штанам сероватой икры. Ергали угощал рыбу тяжелой колотушкой, чтобы та не выпрыгивала из лодки и не била по ногам.

Я был занят выпутыванием серо-голубого белужонка, когда вдруг почувствовал, что лодка сильно накренилась.

Подняв глаза, я увидел, что сеть зацепилась за одну из клёпок, скрепляющих алюминиевые панели, и сильно натянута, отчего борт лодки стал клониться к воде. Металлическая клёпка отошла лишь немного, на несколько миллиметров, но цепкому сетному полотну этого оказалось достаточно.

– Ереке! – закричал я, вскакивая.

Побелев лицом, Ергали бросил мне нож, и я растянулся прямо поверх кучи рыбы, пытаясь добраться до трещавшей от натуги подборы.

- Да не так, твою мать! – заорал Ергали, - опрокинешь нас ща! К веслу, блять, к веслу его мотай!

Но было уже поздно. Очередная волна, выше и длиннее других, хватила через борт, и лодка зачерпнула, должно быть, сразу полтонны воды. Она тут же провалилась в мутную воду, - без бульканий, почти бесшумно, вместе с нами, всё ещё сидящими на скамьях с ногами, увязшими в рыбе. Мы замахали руками и очутились на поверхности вместе с оглушенными осетрами.

– Сапоги сбрасывай! - прокричал Ергали, – и плыви в сторону, не то в сетку зарюхаешься! Баклажку ещё вон... Не успев закончить, он исчез под следующей волной; ненадолго появился снова, пытаясь удержаться на плаву. Затем его голова, в черной шапке похожая на тюленью, скрылась среди волн.

Я погрёб прочь от сетей, оглядываясь на место, где видел старика в последний раз. Но он больше не показывался.

Длиннорылые рыбины расплывались во все стороны, очумело тыкаясь в меня под водой.

Накатывающие валы накрывали меня с головой, держаться в воде было трудно. Я увидел в стороне пластиковые бутылки из-под питьевой воды и поплыл к ним. Напихать их под куртку оказалось не слишком просто, но теперь хотя бы можно было не опасаться утонуть.

Я подождал, когда набежит особенно высокая волна, чтобы с высоты её попробовать оглядеться в поисках рыбацких лодок, - но кругом были только другие волны, слетающиеся отовсюду чайки и тёмно-сизая пелена непогоды, перекрывшая уже полнеба.

Взмученное море, ещё просвечиваемое косыми лучами солнца, оставалось молочного оттенка, в то время как небо над ним сделалось фиолетово-чёрным. Этот контраст выглядел зловеще. Но с первыми раскатами грома солнце скрылось за низкими тучами, и море потемнело тоже. Пошёл ливень.

Казалось бы, находясь в воде промокнуть снова невозможно, однако стекавшие мне за шиворот ручьи отличались температурой от уже нагревшейся воды между телом и одеждой. Голова замерзала на ветру, и мне приходилось часто стряхивать холодную влагу с волос.

Переводя дыхание, я попытался немного собраться с мыслями, чтобы обдумать свое положение. Нож был зажат в моей руке, когда лодка затонула, но навигатор остался на скамье, и сгинул вместе с «казанкой».

Поскольку на протяжении всего пути навигатор был у меня, я мог попробовать произвести в уме какие-то расчеты. До первой сети от устья мы шли не больше тридцати минут, при этом лодка двигалась со скоростью пятидесяти-шестидесяти километров в час. Затем ещё по пять-семь километров между точками, которых, кажется, всего было три. Выходит, итого получалось почти полсотни километров. Я закрыл глаза, и тогда вспомнил, что после первой сети мы круто свернули и пошли вдоль береговой линии. Ергали сказал тогда: «Вся рыба здесь, у берега, в море рыбы нет». Значит, до ближайшей суши было примерно вполовину меньше, чем вышло у меня в первый раз.

Кажется, ветер по-прежнему дул с юга, следовательно, меня постепенно относило к северному берегу. Я не представлял, какова была скорость сноса, но обернувшись, уже не сумел понять, где утонула лодка. Небольшое масляное пятно какое-то время двигалось вместе со мной, затем расплылось и потерялось из виду.

В небе заворочался гром, невдалеке, уходя в воду, сверкнула молния. От близости её мне стало не по себе, но к счастью, гроза миновала меня, зацепив лишь самым краем, и вскоре угрохотала на север.

Дождь заканчивался, южный ветер дул уже слабее, и мне оставалось лишь надеяться, что он не стихнет совершенно, бросив меня посреди моря.

 

***

После грозы морской закат был невероятно красив, но любоваться им, понятное дело, мне не приходилось. С ужасом я ждал надвигающейся темноты, не в силах представить себе, как пережить длинную ночь на воде.

К счастью, вскоре в небе показалась большая золотистая луна, светившая хоть и вполсилы, но светом тёплым, почти свечным. При виде её мне стало спокойнее, и, несмотря на сковывающий меня холод, я даже сумел немного подремать, убаюканный волной.

Посреди ночи тёплый ветер немного окреп, меня вроде бы опять понесло к берегу.

Меня вновь стало клонить в сон, когда я почувствовал легкое прикосновение. Напрасно напрягая зрение, я всматривался в окружающую темноту, когда сильная боль вдруг пронзила ступню.

Я было дёрнулся в сторону, но чьи-то зубы намертво зажали мои ноги, и меня потащило вниз.

Крича от ужаса, я выхватил нож из кармана, при этом едва не выронив его. С трудом я заставил себя нырнуть, и стал лихорадочно тыкать рукой с зажатым в ней ножом в кромешную, глухо булькающую в ушах темноту под собой. По запястью скользнуло что-то жёсткое, я рубанул наугад, и хватка ослабла.

Распластавшись на поверхности, я нащупал на ноге что-то холодное, и, превозмогая боль, выдернул из ступни огромный крючок. Конец привязанной к нему верёвки уходил вниз, ко дну. Я избавился от остатков снасти, после чего лег на спину и, стараясь грести одними ладонями, поплыл в сторону.

Прошло несколько мучительных минут, в течение которых мне неоднократно казалось, что я снова ощущаю острый металл, вонзающийся в тело. Я почувствовал чье-то присутствие, повернул голову и увидел тюленя.

Он был, судя по всему, мертв уже много дней, так как сильно раздулся от трупных газов. Верёвки с крюками опоясывали труп животного, глубоко врезавшись в плоть. Обмотанный живодёрской снастью, будто бечевою, тюлень выглядел словно какой-то чудовищный деликатес из поваренной книги народов Севера.

Лёжа на воде плашмя, я старался двигаться как можно меньше. В высоте надо мной мигали бортовые огни самолёта.

По спине вдруг прошуршала, проскребла натянутая верёвка, и я застыл, позабыв даже дышать. Но губительные крючки оставались внизу. Понемногу осмелев, я погрёб чуть быстрее, помогая волнам, гнавшим меня от опасного места.

Небо стало светлеть, наливаясь красками рассвета. Мне нужно было продолжать грести, покуда не забылось направление, но силы ушли окончательно, и руки гудели от усталости. Обессиленный, я завис в воде, уставившись в обозначившийся горизонт.

Что-то светлое замаячило неподалеку, я подгреб туда и увидел, что это одна из толстых севрюг, оглушенных нами. Я прильнул к её животу, надавливая на него и ловя ртом икринки. Они были немногочисленными, и мне пришлось сделать небольшой надрез от анального отверстия к голове рыбины, чтобы икра потекла быстрой струйкой. Я не разжёвывал её, и поэтому не чувствовал вкуса.

Выпив, сколько смог, я отпустил было рыбину, но вовремя спохватился и отрезал кусок крепкого белого мяса сразу за севрюжьей холкой. Самое вкусное мясо – у головы, говорили в ауле.

Низко, над самой водой, летела нестройная стая черных птиц. Они часто махали крыльями, и я было подумал, что это утки, но затем признал в них бакланов.

Кажется, это были самые никчемные пернатые. Как-то раз, когда родня укатила в райцентр на той, мы с соседским пацаном взяли ружьё и поплелись на какую-то лужу, где настреляли этих самых бакланов, после чего решили приготовить из них бульон, хоть те и сильно воняли рыбой. Когда мы стали потрошить первую птицу, из её желудка вывалился большой комок беловатых червей, покрытых густой слизью, видимо, защищавшей их от желудочного сока хозяина. Тогда мы сгребли уже ощипанных птиц совковой лопатой и зарыли их позади сортира. Больше мы не охотились, и долгое время не могли есть хотя бы отварную курочку.

…Чуть в стороне, напуганная моими всплесками, блеснула над водой кефаль. Мне показалось, что она пролетела метров десять, прежде чем шлёпнуться в мутную воду.

Начиналась жара.

 

***

...Над водой темнело что-то похожее на длинное бревно, без малейшего намека на ветки или сучки. Приглядевшись, я было решил, что это телеграфный столб, - таким ровным был предмет. Я поплыл в ту сторону, и вскоре убедился, что объект находится гораздо дальше, чем показалось поначалу, и, похоже, остается неподвижным.

Вскоре стали видны изъеденные ржавчиной высокие борта, и чайки, кружившие над странного вида сушей. Теперь мне было ясно, что это один из искусственных островов, построенных над залежами нефти.

Плывя к островку, я почувствовал, что ноги мои вдруг коснулись дна, выпрямился – и встал над водой, оказавшейся мне по плечи. Сделав несколько пробных шагов, я продолжил движение уже этим способом, и остров потихоньку начал приближаться. Стали видны покрытые белыми кляксами покрышки, висящие по берегам, и лестница с ближней ко мне стороны, и даже колыхающиеся на ветру колосья каких-то злаков.

Здесь явно можно было отдохнуть, просушить одежду и немного отогреться. Может статься, я даже смогу добыть немного пищи. Удивительно, сколь малое отделяет противоположные состояния, - отчаяние от воодушевления; полную, казалось бы, потерю сил, от неожиданного их прилива.

Медленно ковыляя вперед и с усилием преодолевая сопротивление воды, я заставлял себя думать о любимых местах, в которые непременно доведётся возвратиться; вспоминал Настю и нашу первую встречу.

…Новая сотрудница уже собиралась было выходить, но на пороге её окликнули; она развернулась, перенеся вес тела на одну ногу, и отвела свободную назад с почти балетной грацией, уткнув носок кроссовки в пол коридора. Таким образом, путь в отдел кадров мне был преграждён самым приятным образом, и я мог довольно бесцеремонно рассматривать её, безукоризненно-стройную, в облегающих голубых джинсах. Непринужденным движением она провела ладонью по бедру, мимо круглых ягодиц, словно бы разглаживая складки ткани. Вряд ли она представляла себе, как может взбудоражить такой простой автоматический жест.

Она наконец повернулась ко мне, одарила синеоким взглядом сквозь оправу очков нарочито старомодного дизайна, и унеслась прочь. Так и не сумев вспомнить, что именно мне требовалось уточнить в отделе кадров, я удалился, мечтательно потягивая ноздрями воздух коридора, в котором увядал аромат её духов.

Потом были первое настоящее свидание, прогулка из Азии в Европу по длинному мосту, наш робкий поцелуй в её дворе. Затем мне вспомнились осенний поход на байдарках, и пахнущая костром сырая ночь на речном островке, и вкус поцелуя, уже не невинного, - сладость чуть солоноватая, как вода в устье этого безбрежного моря… Я вдруг обнаружил, что пусть и бреду по горло в воде, замёрзший, израненный, обезвоженный, но зато с на удивление крепким стояком, омываемым циркуляцией моря внутри ставших тесными джинсов.

Кажется, я добирался до острова полдня. Мне здорово напекло голову, когда я наконец почуял смрад, исходящий от островка, - запах непродуваемого чердака, облюбованного голубями, но усиленный многократно. Запах, воскрешавший мальчишеские воспоминания, был почти опьяняющим.

С трудом взобравшись по проржавленной лестнице, вваренной в отвесный берег острова, я ступил на сушу, покрытую смесью помета, костей и скорлупы. Кое-где произрастала растительность, - злаки, замеченные мной с воды, и немногочисленные сорняки, способные вынести агрессивную здешнюю среду.

Я упал на живот и, хрустя суставами, во весь рост растянулся на вожделенной суше, уткнувшись лицом в горячий птичий помет.

…Было явно далеко за полдень. Солнце палило нещадно. Я приподнялся на своей подстилке, и обнаружил, что одежда моя, прежде просто мокрая, пропиталась, словно цементом, зловонной массой подсыхающего помёта. С неохотой возвратившись в воду, я разделся и, как смог, отстирал одежду, используя серый ил вместо мыла; затем помылся сам. В ноге засел ещё один крюк, незамеченный ранее, с торчащим от него куском верёвки. Вытащив крючок, я зачем-то положил его в нагрудный карман куртки.

Края ран были сильно опухшими и покрасневшими, а от длительного пребывания в воде тело моё отекло.

Пить хотелось невыносимо. В описаниях чьих-то путешествий я встречал упоминание о том, что иные бедолаги употребляли для утоления жажды свежую кровь. Правда, то была кровь человека. В моем же распоряжении имелись птицы, - с полсотни крупных птенцов чайки столпилось у дальнего края островка, напирая друг на друга и сталкивая собратьев вниз. Живые и погибшие птенцы десятками плавали под отвесным берегом.

Поймать одного из птенцов не составило труда, я свернул ему шею, затем отрезал голову и, преодолевая отвращение, попробовал пить горячую кровь прямо из тушки, держа её над собой обеими руками подобно бурдюку. Переждав череду рвотных позывов, я понял, что всё же не могу сделать этого.

В скользком кармане, где была припрятана рыба, лежал также телефон, который я безуспешно пробовал включить вскоре после катастрофы. Вытряхнув из него карточки в карман, я использовал широкий металлический корпус вместо кухонной доски, поскольку всё вокруг было покрыто совершенно нестерильным слоем испражнений и гниющих останков. Я нарезал осетрину так тонко, как сумел, после чего разложил её подвялиться на куртке.

Я подозревал, правда, что самые ценные элементы из рыбьего мяса вымыло водой, так как кусок потерял упругость и омылился. Однако, как показала вечерняя трапеза, на вкус рыба оказалась вполне съедобной. Компанию осетрине составил ощипанный птенец, поданный с гарниром из сырых злаков, чуть размоченных в носовом платке.

В отсутствии столового вина я снова попробовал пить молодую кровь, предоставленную мне другим птенцом. Совладав на сей раз со своим желудком, я вдруг почувствовал, что жажда и впрямь немного отступила. Тогда я поймал ещё нескольких, и употребил их таким же способом; тушки ощипал, намереваясь подкрепиться ими позже.

Вкус крови я отважился смыть при помощи местной воды, многократно отфильтрованной через единственный носок, оставшийся при мне; впрочем, не могу сказать, чтобы эти ухищрения положительно сказались на качестве питья, так как после первого же глотка меня начала терзать такая жажда, что для утоления её пришлось изловить ещё одного птенца.

По окончанию ужина мне подумалось, что этим вечером навряд ли удастся заснуть быстро, после продолжительного сна дневного; однако я явно недооценил изнурённости своего организма, ибо отключился, едва соприкоснувшись с пахучей постелью. В этот раз я спал без одежды, чтобы раны немного подсохли.

Проснулся незадолго перед рассветом, стуча зубами от холода. Несмотря на это, мой лоб покрывала испарина.

Из сероватой дымки горизонта угадывалось всходящее солнце, обжигающее розовым светом низкие облака. Я повернулся, и с удивлением заметил, что и с другой стороны небосклона пробивается край тусклого солнечного диска. Тогда я снова посмотрел в сторону ложного

рассвета, и понял, что дымка на горизонте – это именно дым, дым пожара, отражающегося на небе! И действительно, в ветре угадывался запах горелого тростника, который тяжело было вычленить сходу из свойственного островку амбре.

Стало ясно, что пока судьба дарует столь очевидный ориентир, медлить нельзя. Я набил рот остатками рыбы, запил их уже ставшим привычным местным горячим питьём, и спустился в воду. Поскольку нагонная волна давно унялась, уровень в этой части моря понизился ещё больше, и теперь едва доставал мне до груди. Скорость моего продвижения внушала оптимизм, - я прикинул, что доберусь до пожарища к вечеру. Впрочем, могло оказаться, что от прибрежных тростников до настоящей суши придется пройти ещё километр-другой, но это обстоятельство меня пугало мало.

 

***

…Солнце уже высоко, и море продолжает мелеть. Вот оно уже всего лишь мне по пояс; но толща ила всё податливее, и ступни мои глубоко тонут в топком дне. Я чувствую, как холодная, жирная грязь струится между пальцами. Я с трудом высвобождаю ноги и бреду дальше до тех пор, пока не увязаю по самые колени. Чтобы вызволить себя на этот раз, мне приходится лечь на спину, упершись ладонями в дно, и проделать комплекс упражнений, походящих на вульгарную имитацию коитуса.

Дальнейшее продвижение пешком невозможно. Я становлюсь на четвереньки и ползу, отталкиваясь от дна руками и ногами. Это выходит у меня неожиданно хорошо, правда, иногда я всё же проваливаюсь, неглубоко, и тогда начинаю раздражённо пыхтеть, раскачиваясь в стороны.

Оголённые участки тела атакуют многочисленные слепни, и вскоре я расчёсываю кожу до крови. Вода вдруг становится ледяной, и меня начинает знобить.

Вокруг плавают сотни желетелых медузок, похожих на сгустки мокроты. Пуская пузыри, я с хлюпаньем ковыляю в сторону дымовых колонн. За мною тянется чёрный след грязной воды, в воздухе пахнет сероводородом, пузыри которого вырываются из-под моих конечностей при каждом движении.

От гигантских колонн на поверхность моря падают холодные тени, мне это не нравится, и поэтому я ползу между ними, так, чтобы скупое солнце согревало мою спину.

Вот я добираюсь до края тростниковых зарослей и с треском углубляюсь в них. Опалённые стебли оставляют на моем потном теле узкие тёмные полосы, и мне нравится мой новый покровительственный окрас. Теперь я становлюсь практически невидимым в этом гигантском горельнике. Рискуя выколоть глаза острыми стеблями, я движусь вперёд напролом, и вскоре замечаю, что мои конечности кое-где проткнуты обломками обугленных тонких хвощей.

Мне приходится вскарабкаться на выжженную вершину тростникового островка, чтобы попробовать избавиться от инородных предметов, прежде чем двинуться дальше. Но меня начинает рвать и знобить, я сворачиваюсь в жёсткий комок и погружаюсь в глубокую темноту, перемежаемую какими-то видениями.

Вот я в другой ипостаси, теплокровной; надо мной склонился сородич, он что-то шепчет мне в ухо. Я не понимаю его, но мне почему-то становится хорошо и спокойно. Затем он пьет бесцветную жидкость, - по-видимому, воду, из сосуда, также прозрачного; но не проглатывает, а вливает её мне в рот тонкою струёй.

Да, это всего лишь вода, но до чего же она вкусная, - почти сладкая, и не тёплая или холодная, а в самый раз, по мне. Мне очень хочется узнать, что будет дальше, но тут меня больно кусает слепень. Я лениво сгоняю его, но насекомое не унимается, и атакует снова, глубоко загоняя холодное жало мне промеж рёбер.

Тогда я разлепляю глаза и вижу, что по небу летит пепел, и невесомые, прогоревшие стебли тростника опускаются мне на голову.

Мне нравились эти мелководные лагуны, в которых водилось много рыбёшки, но я чувствую, что должен идти дальше, и с неохотой соскальзываю со своей лёжки в застойную воду. Ковылять через заросли на вывернутых лапах тяжело, но чёрные колонны манят меня, и, удивляясь своему упорству, я двигаюсь вперёд.



***

1 июня 2018 года. В Атырауской области обнаружен один из двух рыбаков, пропавших в минувший понедельник в Каспийском море.

Информационный портал ATPress.kz со ссылкой на пресс-службу МЧС Казахстана сообщает, что лодка с рыбаками затонула в 40 километрах от устья р. Урал. Известие об исчезновении двух рыбаков 1949 и 1986 г.р., являющихся жителями Атырауской области, поступило 29 мая в 11:20 по местному времени.

На поиски были отправлены группа спасателей, а также самолет АН-2. 31 мая в 12.10 мужчина 1986 г.р. был обнаружен работниками вахтового поселка Тенгиз, и доставлен в город Атырау. В данное время состояние мужчины стабильное, сообщило руководство ТОО «Железнодорожная больница».

Поиски второго рыбака приостановлены в связи с неблагоприятными погодными условиями.

 

Просто на одном дыхании прочитал. Сначала подумал,что про себя пишешь.